Я – дитя века, дитя неверия и сомнения
до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки.
Каких страшных мучений стоило и стóит мне теперь эта жажда верить,
которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных.
И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен;
в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим,
и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято.
Этот символ очень прост, вот он:
верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее,
мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет,
но и с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть.
Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины,
и действительно было бы, что истина вне Христа,
то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной.
«Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают его. Народ непобедимой силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним. Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: «Осанна!» «Это он, это сам он, – повторяют все, – это должен быть он, это никто как он». Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. «Он воскресит твое дитя», – кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя мое!» – восклицает она, простирая к нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и еще раз произносят: «Талифа куми» – «и восстала девица». Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания…»*
*отрывок из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»